Часть первая

ИДЕОЛОГИЯ И ОБЩЕСТВО

Глава 1. Национальная идея и национальная идеология

Диалектика идеологии

В наше время вопрос об идеологии стал чуть ли не анахронизмом общественного сознания. В официальном лексиконе сам термин почти не употребляется, и если о нем и вспоминают, то лишь в качестве атрибута «тоталитарного» прошлого. И, кажется, вот-вот кто-нибудь гордо скажет: «У нас в России идеологии нет!» – считая это огромным достижением на пути к демократии и гражданскому обществу. Вопрос об идеологии явно снят с повестки дня как в правительстве, так и в культурной элите общества, а деидеологизация стала одним из основных методологических принципов деятельности СМИ. Считается, что государство (и общество) не нуждается в каких бы то ни было искусственных идеологических подпорках, если оно и так работает «как часы» на основе одних чисто рыночно-экономических механизмов, – и что любая идеология может быть лишь помехой для свободной деятельности «субъектов рынка» как на уровне экономики, культуры, так, и политики. Это типичная установка либерального сознания, лукавая двойственность которого в нынешней России состоит в том, что, формально отрицая идеологию как таковую, либерализм сам стал неофициальной идеологией России. И это, криминальное, по сути, обстоятельство требует вновь поднять вопрос о государственной идеологии на уровень особого и пристального рассмотрения.

Что есть государственная идеология? Насколько важным атрибутом общественной жизни она является? Может ли без нее существовать общество и каковы ее социальные составляющие? Все это вновь нуждается в глубоком философском и политологическом осмыслении. Опыт показывает, что бессознательное принятие принципов «идеологического либерализма» для общества ничуть не менее разрушительно, чем «экономический либерализм» начала 90-х, т.к. при этом разрушаются не только внешние формы государства, но и его внутренние цивилизационные основы. Общество давно уже ощущает свою беспомощность перед обвалом национально-мировоззренческих ценностей, свою неспособность «в частном порядке» отстоять ту или иную традиционную национальную добродетель, – все это смывается лавиной идеологического хаоса. Но боязнь идеологии как таковой, как одного из «перегибов» недавнего прошлого, по-прежнему мешает обществу в его здоровой идеологической самоорганизации, в выработке целостного представления о содержании национально-государственного бытия. В этих условиях реабилитация идеологии, как важнейшего атрибута государственности, становится первоочередной политологической задачей на пути к национальному возрождению.

Вторым полюсом идеологической неопределенности является вопрос о национальной идее. Степень этой неопределенности такова, что понятия идеологии и национальной идеи зачастую просто отождествляются или, наоборот, рассматриваются как совершенно независимые категории, что вносит дополнительную путаницу в определение общественного статуса того и другого и в выработку соответствующих политологических подходов. Так, например, о национальной идее как потребности национально-государственного самоопределения в новых условиях, вспоминают достаточно часто; однако ввиду того, что с повестки дня вообще снят сам вопрос об идеологии, вопрос о национальной идее каждый раз повисает в воздухе и выглядит отвлеченным и по существу излишним. В итоге весь спектр идеологической проблематики становится областью безответственных политических спекуляций, мечтательности и популизма, что вполне отражает общую бессодержательность нынешней российской государственности. Так, крупнейшая (правящая) партия нашего парламента на прошлых выборах в качестве идеологии не предложила обществу ничего, кроме популистского лозунга: «Мы вместе сделаем Россию единой и сильной», а на нынешних выборах просто спряталась за спину президента: «Единая Россия – партия Путина». Притом, что само понятие «Путин» для общества по-прежнему остается большой загадкой и неопределенностью.

И дело не только в том, что еще не созрели объективные условия для полноценной идеологической самоорганизации общества, а в том, что эти тенденции находятся в прямом антагонистическом противоречии с либерализмом, искусственно навязанным обществу в качестве «неформальной» государственной идеологии. Либерализм как таковой вообще отрицает право идеологии на какое-либо доминирование в общественном сознании, считая «тоталитарность» идеологического авторитета угрозой своим главным святыням – «свободе личности» и «правам человека». Причем последовательный либерализм (неолиберализм) отрицает вместе с идеологией и само государство (во всех его традиционных атрибутах) как неисправимо тоталитарную структуру. В этих условиях формирование последовательной государственной идеологии, способной стать целостным алгоритмом национального возрождения, становится крайне проблематичным.

Таким образом, задача нового идеологического самоопределения общества имеет два уровня сложности. Во-первых, это продолжающийся доныне внутренний идеологический кризис конца 80-х, вызвавший к жизни целый спектр лежавших до этого под спудом традиционных национально-идеологических формул (православие, монархизм, евразийство, русский национализм и т.д.), вступивших в диалектический спор с принципами социализма и коммунизма, объективно также ставшими традиционными для русской истории XX века. Во-вторых, совершенно новый уровень идеологического противостояния между совокупностью традиционных начал национальной идеологии и внешне обусловленным вмешательством западного либерализма, осуществляющего свою интенсивную идеологическую экспансию на глобальном уровне. Такой идеологический расклад крайне осложняет возможность нахождения целостной формулы национальной идеологии и требует пристального анализа всех составляющих вопроса: исторических, политических, философских и религиозно-мировоззренческих, что само по себе также представляет большую сложность. Однако другого пути нет, если мы намерены восстановить целостность национального самосознания. Не претендуя, ввиду названных причин, на полную строгость изложения, попробуем все же проследить логику основных идеологических противоречий на различных уровнях их проявления.

Начать разумно с самого общего вопроса: Что такое идеология?

С позиции «независимого» члена общества (точка зрения либерализма) ответ будет достаточно очевиден: идеология – это авторитарная форма общественного сознания, которая тотально ограничивает свободу личности в ее мировоззренческом и гражданском самоопределении, и значит – нарушает «права человека». Однако, с позиции общества как социального целого, ответ будет совершенно иным: идеология — это то, что сохраняет общество в качестве целостного самостоятельного субъекта истории (как государство), поэтому она является безусловным благом. Идеология выступает здесь как объективный фактор государственного бытия: в ее лице весь комплекс общественно-исторических ценностей (духовных, мировоззренческих, нравственных и т.д.) соединяется в целостную систему общественно-государственной идентичности, отражающей облик нации на данном этапе истории. В этом отношении идеология есть форма самосознания общества на стадии государственности. По мысли О.Арина, идеология возникает в момент превращения народа в нацию, т.е. как раз в тот момент, когда возникает потребность в идентификации себя среди других, т.е. осознания себя как некой целостности, отличающейся от других целостностей[i]. Целостность в истории и означает государственность; таким образом, идеология – это необходимый атрибут государственности.

Государство есть социальный организм, и именно идеология определяет его целостность, являясь связующим смыслом и содержанием общественной жизни. Идеология как форма государственного самосознания всегда конкретна, однако при этом никогда не остается неизменной, будучи всегда привязанной к динамике исторического процесса в его политической, экономической и мировоззренческой проекциях. В этом отношении идеология есть то, что держит нацию на плаву истории, определяет адекватность и подвижность ее исторического бытия. Однако за внешней изменчивостью в идеологии присутствует и некая постоянная доминанта, обеспечивающая преемственность национальной истории, то центральное идеологическое ядро, которое можно определить как национальную идею. Это то сокровенное содержание национальной идеологии, которое проносится сквозь века национальной истории в качестве неизменного национально-исторического императива, определяющего сам смысл существования нации в истории. В.Соловьев назвал это «замыслом Божьим» о данной нации.

То есть идеология оказывается не просто некой утилитарно-политической матрицей, стягивающей национальные смыслы в определенную формальную целостность, а обнаруживает в себе глубокое метафизическое содержание. В то же время национальная идея в таком понимании уже не воспринимается как условный мировоззренческий фантом (или даже иллюзия), а обретает вполне определенное, фундаментальное место в системе актуального национально-исторического бытия. В свою очередь, динамика государственной идеологии становится не произвольным отражением исторических стихий, а прямым диалектическим следствием преломления национальной идеи в плоскости реальной истории. Причем, если принять национальную идею за критерий национальной идентичности, а идеологию за форму национального самосознания, то одной из функций идеологии становится сохранение идентичности национального самосознания на фоне изменения исторических обстоятельств.

Таким образом, государственная идеология, отражая преломление национальной идеи в конкретном историческом процессе, призвана выполнять важнейшую историческую функцию – быть основой национально-государственной идентичности, охранять собою преемственность национально-исторического бытия.

В этом качестве идеология есть лицо нации в ее данном историческом состоянии. Как целостная система идей, определяющих самосознание нации на данном этапе истории, она не является произвольным набором «современных» мировоззренческих принципов, но всегда есть органичное выражение целостного осознания нацией своего прошлого, настоящего и будущего. То есть в национальной идеологии органично сливается и отражается единство национально-исторической судьбы: как единство пережитого прошлого, актуального настоящего, и чаемого будущего. Здесь можно еще раз подчеркнуть, что национальная идеология не есть константа национальной истории, заданная для нации раз и навсегда, и требующая лишь собственного охранения; но, наоборот, есть некий талант, который необходимо приумножить, т.е. раскрыть в национально-историческом процессе. В этом смысле каждая нация онтологически ответственна за свою историческую миссию и не может уклониться от своего национально-исторического предназначения. Это предназначение несет в себе национальная идея, побуждающая национальный дух к настойчивому и целеустремленному преодолению исторической эмпирии, к реализации той идеальной цели, которая переживается как внутренняя данность (как «талант»), требуя своего максимального раскрытия в истории.

При этом в реальной истории национальная идеология всегда присутствует как государственнаяидеология, и в этом отношении она всегда политически конкретна. Если национальная идеяподразумевает некую вневременную проекцию в национальное прошлое, то национальная идеологияесть фокус, через который национальная идея преломляется и актуализируется во времени, переходя через реальность настоящего в историческое будущее. Другими словами, государственная идеология есть объективированная во времени форма национальной идеи, отражающая государственно-историческое самосознание нации на данном этапе истории. Здесь кончается область идеального, и национальный дух выходит на арену реальной политики.

Но политика, как известно, далеко не самая совершенная область человеческого бытия. Многое здесь зависит от случайностей, человеческого фактора и непредсказуемой расстановки различных политических сил. Поэтому государственная идеология, как часть политической системы, предполагает различные степени истинности, адекватности и аутентичности своей формы относительно внутреннего содержания – т.е. национальной идеи. Национальная идеология эмпирична по своему формообразованию, национальная идея – метафизична, и в этом заключается глубокое и до конца непреодолимое противоречие. Становление национальной идеологии есть в этом отношении очень сложный, сопряженный с ошибками и падениями процесс проявления духовно-метафизического национального идеала в плоскости реальной истории, – процесс самопознания нации в истории. Как и в личностном самопознании, в этом процессе возможны (и даже неизбежны) срывы и болезненные осложнения.

В связи с этим некоторые авторы склонны демонизировать понятие идеологии как некий болезненный продукт национального духа. Так В.Аксючиц, например, предлагает полную «клиническую» картину различных идеологических патологий, настаивая на том, что всякая идеология есть патологическое явление общественного сознания, своего рода «коллективный психоз». «Идеология обращена не к конкретной личности, а к массам. Она формирует коллективные психозы – состояния иллюзорного фантазирования, замутняющие разум и делающие человека одержимым… Подобные состояния подминают индивидуальность, душат проблески совести и сознания в атмосфере массового беснования»[ii]. Кажущаяся убедительность подобных доводов, сформулированных, кстати, исключительно в координатах либерализма и относящихся по существу к конкретным формам «тоталитарных идеологий» XX века, страдает серьезным философско-публицистическим упрощенчеством. Идеология и общество связаны несравненно более глубокими отношениями, нежели политические поветрия «века сего». Власть идеологии над личностью тем и определяется, что она сверхперсоналистична и является интегрирующим началом национального самосознания, мобилизующим нацию к историческому действию в качестве целостного субъекта истории. Отрицать идеологию как таковую (как социальное зло) – значит отрицать государство как форму национально-исторической самоорганизации общества; что само по себе может иметь место в рамках либерализма или в контексте разрушения «тоталитарного строя», но что совершенно неприложимо к задаче национального возрождения.

Проблема «патологичности» идеологии – это не проблема идеологии как таковой, а, скорее, проблема греховности человеческого сознания и тех злонамеренных сил, которые манипулируют этим сознанием в своих интересах. Стремление общества к единству самосознания есть объективная социальная потребность, однако она, как и всякая потребность, не защищена от искажений, эксплуатации и извращений. Отрицать на этом основании саму потребность как патологическую «одержимость», значит отрицать природные социальные начала человеческого общества, которое никогда, вероятно, не смогло бы самоорганизоваться в форму современной цивилизации, если бы на протяжении всей своей истории не имело в себе в качестве постоянно действующего фактора сверхперсональной идеологическойдоминанты, структурирующей человеческие сообщества в форме целостных субъектов истории.

Это вытекает из самой природы общества, рассматриваемого в качестве целостного образования. Так, в своей метафизической структуре общество, понимаемое как целостный социальный организм, есть ноуменальное единство и сопряженная с ним феноменальная множественность[iii]. Подобное органическое сопряжение на высшем социально-сознательном уровне может осуществляться только посредством единого идеального смысла, то есть идеологии, как масштабный метафизический переход от эмпирической множественности к духовно-осознанному внутреннему единству. Без этого перехода, без этой идеальной сознательной связи общество немыслимо!

Говоря другими словами, важнейшей социальной функцией идеологии является ее способность согласовывать личные мировоззренческие установки членов общества (мировоззренческую ориентацию их внутреннего «я») с внешним миром в его конкретной социальной данности, гармонизировать субъективные интересы личности и объективные потребности совместной (общественной) жизни. Если при этом формирование и сплочение крупных социальных групп (народностей, классов, сообществ) происходит на основе интегрирующей функции определенных локальных мировоззрений, которые могут быть разнообразны[iv], то государство как целое формируется именно на основе единой идеологии, которая является в данном случае неким внутренне-органичным синтезом наиболее распространенных и общепринятых в обществе мировоззренческих установок.

Феноменология национального духа

Проблема истинности идеологии или ее патологичности, и вытекающих отсюда блага или опасностей для общества и личности – это проблема реальной политики. С другой стороны, политика есть прямое следствие идеологии, ее проекция на общественно-социальную реальность. Данный парадокс отражает двойственность природы идеологии, переходность ее политической формы – от идеального в реальное. Отрицание идеального в идеологии превращает ее в чисто утилитарное средство управления обществом, делает ее мертвой и отчужденной, а сама политика теряет при этом национально-историческую перспективу и смысл. В то же время недооценка реального в идеологии делает ее отвлеченным мечтанием, лишающим национальное бытие (и политику) конкретно-исторической актуальности. Именно поэтому политика – есть «искусство возможного», где идеальное и реальное находят свое оптимальное цивилизационное разрешение.

Политика есть реализация идеологии. Однако идеология уходит своими корнями в глубины национального духа, – поэтому вопрос об истинной политике не может быть решен средствами самой политики. Другими словами, невозможно выстроить целостную государственную политику, не привязывая ее к конечным национально-онтологическим смыслам. Чисто рефлекторная, эмпирическая политика на основе «здорового прагматизма», не связанная с глубинными началами национальной идеи, озабоченная лишь тем, чтобы просто «держаться на плаву» истории, обессмысливает саму эту историю и есть верный признак вырождения нации. Здесь нация как бы теряет направление своего исторического пути, становясь безвольным объектом мировых исторических стихий. И наоборот, связь с конечными смыслами, послужившими когда-то изначальным основанием существования нации, означает продолжение ее самобытного исторического бытия в качестве самодостаточного субъекта истории. Каждая нация является в этом смысле носителем определенных онтологических смыслов – логосов, содержащихся в ее национальном самосознании, в ее национальной идее. Раскрытие этих смыслов в истории – есть историческое оправдание национального бытия. Поэтому основанием истинной политики не может быть отвлеченный прагматизм, демократизм, либерализм, общечеловеческие ценности, или здравый смысл – все это условная политическая эмпирика нынешнего века. Истинные начала национальной политики – метафизичны, онтологичны, националистичны и глубоко духовны. Как пишет В.Катасонов, «мировоззренческая схема в национальной идее всегда выражает сверхрациональное, усвоенное нацией на протяжении всего ее исторического существования представление о смысле сущего вообще, о мировых закономерностях, о Логосе, правящем миром, и о месте данной нации в этом упорядоченном мировом Космосе. Тем самым национальная идея имеет всегда природу веры, религиозную природу. Соответственно специфике религиозного, национальная идея не есть никогда просто констатация факта, а всегда одновременно и утверждение идеала, утверждение не просто сущего, но должного, горячая любовь к этому идеалу, фокусирующему в себе все высшие представления нации об истинном, справедливом, святом существовании. Только подобная природа национальной идеи позволяет ей служить освящающим, укрепляющим и направляющим началом, ведущим народ через все перипетии его исторического существования»[v].

Чтобы понять духовные истоки национальной идеи (и идеологии), можно подняться на еще один уровень вверх, и коснуться более тонкого понятия – духа нации, который есть некая первичная божественная энергия, определяющая способность нации к самобытно-личностному существованию в истории[vi]. Как и дух (душа) человека, дух нации есть наиболее тонкое, глубоко интегрированное в веках национальной истории, онтологическое ядро национального самосознания. Дух нации не поддается вербальному описанию («духа не видел никто никогда»), но именно он входит как безусловное генерирующее начало во всякую национальную идею, национальную идеологию и национально-историческое действие, определяя собой то, что называют национальный характер, являясь самой фундаментальной константой национального бытия. Где жив национальный дух, там жива и нация. Там национальная история имеет высокую интенсивность, колоритность и ярко выраженный живой, субъектный характер.

Дух нации формируется в метафизических глубинах национального бытия на заре становления нации. Основой и началом его является комплекс религиозных представлений и верований, который, преломляясь в конкретных исторических условиях, и создает облик нации, ее специфические черты, масштаб ее исторического потенциала (пассионарность). Здесь же, в первых проблесках национального самосознания, начинает проявляться и зародыш национальной идеи, которая, как логос, раскрываясь в веках в диалектике национальной идеологии, определяет в конечном итоге историческую судьбу нации – то есть то, что в самом начале ее становления «задумал» о ней Бог: ибо «без Него ничто не начало быть, что начало быть» [Ин.,1,3].

Таким образом, идеологический генезис нации (феноменологию национального духа) можно представить в виде следующего онтологического ряда: Бог – дух нации – национальная идея – национальная идеология, откуда непосредственно видна преемственность идеологии от религиозного начала нации. И лишь далее, через стадию национальной идеологии, эта духовно-идеальная пирамида переходит в материальный эмпирический план, воплощаясь в конкретно-историческую государственность с определенной политикой, экономикой и культурой, где через механизм национального права национальная идеология претворяется в реальную практику национальной самоорганизации. В итоге гармоничность текущего национального существования определяется тем, насколько соответствует данная национальная идеология национальной идее, духу нации и, в конечном итоге, – Божественному логосу, лежащему в метафизическом основании нации. Понятно, что любой разрыв в этой духовно-идеологической цепи ведет к утрате национальной идентичности, неустойчивости национального самосознания, дисгармонии и деструкции общественной жизни – вплоть до полной деградации национальной государственности.

Именно здесь перед национальным самосознанием история зачастую ставит предельные по онтологической глубине идеологические вопросы. Если вернуться к цитате В.Соловьева о национальной идее, которая в полном виде звучит так: «Идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности»[vii], то станет понятным наличие принципиальной эмпирической дистанции (или погрешности) между национальной идеей и национальной идеологией. Так как национальная идеология – это как раз то, что нация «думает о себе во времени», а национальная идея – это то, «что Бог думает о ней в вечности»… То есть здесь раскрывается принципиальная трансцендентность национальной идеи для эмпирического национального самосознания, ее конечная рациональная непостижимость в рамках реальной истории. При этом нация как бы не знает до конца своего Божественного предназначения (своей миссии), но в идеологии как текущем историческом самосознании лишь приближается к раскрытию в себе сокровенного содержания Божественной воли. Отсюда трудность и невозможность конечной вербальной формулировки национальной идеи (русской идеи). Она навсегда останется трансцендентным национальным смыслом, который может открываться лишь как духовная интуиция – как прямое проявление национального духа, осуществляющего свой исторический выбор.

То, как Бог определяет идеократический облик нации, как нация пытается соответствовать своему идеологическому предназначению, и как она в конечном итоге, оступившись, может совершенно выпасть из-под Божьего благоволения и потерять в итоге свою государственность – можно увидеть на классическом библейском примере, в судьбе народа Израиля. Так: Авраам – это первое олицетворениедуха нации, осуществившей свой завет с Богом; Моисей – проявление национальной идеи, послужившей основанием еврейской государственности; и распятие мессии Христа – отрицание национальной идеи (идеологическое самоубийство), обернувшееся полным крахом государственности и тяжелейшими историческими мытарствами.

В рамках этой библейской аналогии может быть понята и историческая судьба России… Дух русской нации (и ее национальный характер) сложился где-то в глубинах язычества, в первых проблесках национального самосознания, очевидная метафизическая специфика и глубина которого дошла до нас в удивительной атмосфере русских народных сказок. Национальной идеей, осветившей исторический путь русской нации и послужившей началом русской государственности (и идеологии), стало принятие Православия и крещение Руси св. кн. Владимиром. И, наконец, срывом национальной идеи, повлекшим нынешний крах русской государственности, можно считать катастрофу начала XX века, когда национальный дух не смог удержаться на высоте исторического перевала и направил энергию своей исторической пассионарности по ложному пути, отрицавшему само религиозное содержание национальной идеи. (Причем в данных историко-библейских параллелях интересным обстоятельством является то, что как государство исторический Израиль просуществовал после своего метафизического падения чуть более 60 лет, как и нынешняя Россия – не более жизни одного поколения…)

В итоге сегодня, после своего религиозно-идеологического срыва, русская нация находится в том критическом состоянии падения в историческое безвременье (состояние «комы»), когда возможны лишь два варианта исхода: либо мы как нация сумеем «вспомнить себя», свое истинное, онтологически оправданное историческое предназначение; либо исчезнем из поля актуальной истории как излишний (бессодержательный) ее элемент. Некоторые предпосылки, и в частности то,  что «русское падение» не было столь метафизически бесповоротно как у «народа Израиля» и в некотором отношении даже сохранило верную идеологическую инерцию (имеется в виду христианская составляющая социализма), говорят о том, что Россия еще способна к восстановлению своей государственности во всей полноте ее мессианского значения. Но это, конечно, возможно лишь при условии исторического покаяния нации, как осознания ею религиозно-метафизических причин своего падения. «Вспомнить себя» в истории – это значит осознать духовную ответственность за идеологическое бытие нации, за реализацию в истории национальной идеи – того божественного таланта, который заложен в духовное основание нации.

В современной теории национализма иногда предлагаются противоположные подходы к вопросу о соотношении идеологии, национальной идеи и нации. Когда нация понимается как некая самодостаточная этническая сущность, не требующая в ходе истории какого-то дополнительного идеологического оправдания в лице национальной идеи. При таком подходе отрицается необходимость в какой-либо национально-идеологической идентификации, а сама национальная идея приобретает утилитарное значение и просто формируется нацией в зависимости от данной исторической конъюнктуры и «этноцентрического» прагматизма[viii]. С таким подходом нельзя согласиться, так как при всей «этноцентрической» убедительности он фактически означает лишь внутреннее (духовное) вырождение нации. Нация как эмпирическая данность не выбирает национальную идею по своему усмотрению в зависимости от исторических обстоятельств, но наоборот, сама формируется той идеей, которую национальный дух избрал когда-то в качестве императива национального самосознания. В этом смысле национальная идея не подвластна попыткам эмпирического искажения, но всегда остается метафизически независимой областью национального духа. Искажения возможны (и даже неизбежны) лишь в эмпирическом плане национального бытия – в области идеологии, где национальная идея входит в непосредственное соприкосновение с реальной историей, преломляясь в ней в те или иные предметные политические очертания. Сама же идея есть базовый мировоззренческий масштаб национального бытия, и именно она определяет историческую поступь нации.

Если обратиться к терминологии Л.Гумилева, то понятие пассионарности национального духа проявляется в первую очередь в содержании его национальной идеи. Те народы и цивилизации, которые обладают и сохраняют свои фундаментальные духовно-идеологические основания, являются наиболее исторически устойчивыми (Индия, Китай, страны исламского мира). А те народы, которые не смогли сохранить свою национальную идею или не нашли для нее адекватные национальной истории идеологические формы, исчезли с исторического поля или находятся на грани национального вырождения (народы Африки, Западной Европы, а ныне и Россия). Коротко данный тезис можно сформулировать так: есть идея – есть пассионарность, нет идеи – нет и пассионарности. Это может показаться неким упрощенным идеализмом (по Платону), но лишь в том случае, если забыть, что идея нации есть производная от национального духа, который и является непосредственным носителем пассионарности. Но так как дух есть невыразимая в слове субстанция, то единственным вербальным раскрытием понятия исторической пассионарности оказывается национальная идея. Таким образом, понятие пассионарность предстает в данном случае не как биологическая (материалистическая) категория, а в первую очередь, как духовно-исторический феномен.

Мы уже говорили о том, что национальная идея есть раскрывающийся в истории логос нации. Тогда историческое «время нации» (протяженность ее исторического бытия) – это масштаб ее идеи, протяженность ее исторической реализации и раскрытия. Тут воистину можно сказать: «какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет»… Так самый яркий пример «идеологического» долгожительства являет собой еврейство. Даже будучи множество столетий просто рассеяно по лицу земли между другими народами, еврейство, тем не менее, сохранило свою национальную идентичность, самосознание и незаурядную волю к жизни – и все это, безусловно, благодаря той внутренней национальной идее, которую оно несет в себе со времен Моисея. Точнее бы даже, наверное, сказать, что это идея несет на себе еврейство по волнам и бурям истории, как некий корабль, запущенный некогда Божественным промыслом. И пусть эта идея (ее первозданная суть) даже была предана и утрачена еврейским народом в процессе собственного исторического самопознания, но сам факт исторической незавершенности, незаконченности и нераскрытости этой идеи во всей ее Боговдохновенной исторической полноте оставляет и поддерживает этот народ «на плаву» истории, как одного из активнейших участников мировой Богочеловеческой драмы.

Этно-государственная пассионарность еврейства была исчерпана еще две тысячи лет назад, однако пассионарность идеологическая продолжается, и продлится ровно столько, сколько продлиться христианская история. В этой христианской истории еврейству досталась не самая благовидная роль (некоего «Кащея бессмертного»), однако и она подпитывается вполне определенной национальной идеей, хоть и сменившей свой метафизический знак на противоположный, но по-прежнему гарантирующей еврейству актуальное историческое существование.

В этой же глубокой историософской Богочеловеческой перспективе находится и судьба русского народа. Принятие тысячу лет назад христианства (Христа) в качестве смысла своей национальной идеи, и православия как первичной формы своей национальной идеологии навсегда предопределило исторический облик русской нации, ее место и роль в глобально-историческом процессе. Причем определение православия как «формы национальной идеологии» здесь далеко не случайно, т.к. по существу к IX в. византийское православие (в полноте принятое Русью) уже несло на себе отчетливое государственно-идеологическое содержание. Кроме того, если вернуться к феноменологической схеме становления национальной идеологии (Бог – дух нации – национальная идея – идеология), то религиозное существо русской идеологии предстанет вполне очевидным. Это принципиально важное обстоятельство требует, тем не менее, некоторого уточнения.

В первую очередь необходимо отметить, что идеология как таковая (в религиозном аспекте) не вытесняет религию из общественного сознания, но, являясь по существу ее проекцией в среде социально-политической реальности, лишь выполняет «религиозные функции» на макросоциальном уровне. Связь между идеологией и религией в этом смысле очень глубока, и можно даже сказать, что истинная идеология в своем сакральном содержании всегда религиозна, а истинная религия в своем конечном социальном предназначении всегда идеологична. Другими словами, за идеологией, какой бы ультрасовременной она ни представлялась, всегда стоит некое религиозное начало, которое в скрытом (неявном) виде предопределяет собой качество идеологических решений на макросоциальном уровне. В этой связи можно говорить и о том, что именно религиозное сознание составляет сущность общественной жизни, ее природу, и лишь опора на это религиозное начало может обеспечить обществу стабильное бытие в качестве целостного субъекта истории.

Однако «религиозные основания», как известно, сами по себе в различных традициях далеко не тождественны, поэтому противостояние идеологий – это постоянно действующий фактор истории. Это немножко напоминает ветхозаветный принцип «чей Бог сильнее?», отражающий саму суть вопроса, т.к. в основании всякой идеологии, за национальной идеей, за национальным духом стоит религиозный логос нации. Но противостояние идеологий не есть столкновение логосов (единых в своей основе), а есть столкновение именно «идеологий» как конечных, эмпирических проявлений логоса в реальной истории, неизбежно вносящей в идеологию эмпирическую погрешность. Поэтому в «войне цивилизаций» (по Хантингтону), отражающей по существу «войну идеологий», принципиальным становится фундаментальность идеологии как соответствие ее эмпирической формы религиозным основаниям нации. В этом отношении «идеология национализма» в своем чистом виде, как замкнутая лишь исключительно сама на себя, оказывается лишенной какой бы то ни было стратегической перспективы; это есть идеологический тупик, в котором нация теряет свое онтологическое (и историческое) предназначение. Как пишет С.Путилов, там, где национальное самосознание утрачивает органическую связь с религией, оно теряет и главную мировоззренческую, духовно-нравственную опору, а национальная идея постепенно эволюционирует в националистическую с присущей той абсолютизацией этнической компоненты, культом этноса[ix]. Поэтому для национальной идеологии, претендующей на будущее, в первую очередь необходима привязка к вечным онтологическим смыслам человеческого бытия и готовность к их реализации в актуальной истории, – в этом секрет пассионарности. В конкретно-историческом плане это означает дальнейшее постижение и раскрытие сущности своего национального идеала, т.е. религиозного логоса нации в обрамлении национальной идеи. Любое «мумифицирование» национальной идеи как исторического прошлого (и поклонение ему) есть выпадение из истории, ибо конец идеи – конец истории. Только устремленность в будущее, готовность к новому историческому созиданию во имя национальной идеи есть единственное условие и оправдание национального бытия в реальной истории. При этом масштаб национальной идеи в контексте мировой истории может быть различным: симфония общечеловеческого бытия бесконечно богата по своей идеальной структуре, принципиально важно, чтобы звучание национальной идеи было живым, актуальным, творческим. В этом отношении внутреннее содержание национальной идеи далеко выходит за рамки собственно национального, всегда имея безусловное общечеловеческое значение.

Однако на пути реализации национальной идеи (как национального идеала) в плоскости реальной истории встает много трудностей как субъективного, так и объективного свойства. При переходе в эмпирический план идеальное начало национальной идеи многократно преломляется в субъектах национальной истории, приобретая те или иные конкретные идеологические очертания и формы; которые, в свою очередь, при смене исторических эпох, неизбежно приходят в состояние взаимной конфронтации той или иной степени жесткости. Здесь сочетание субъективных и объективных факторов может придавать идеологической ситуации самые причудливые очертания. Кроме того, особым обстоятельством является возможность внешнего влияния (или вмешательства) во внутренние идеологические процессы, ибо национальное самосознание при всей своей онтологической автономности, является в то же время открытой системой, принципиально готовой к принятию идеологических веяний иных цивилизаций. В итоге текущее идеологическое самосознание нации никогда не бывает одномерным, но наоборот, всегда представляет из себя сложнейшую полифонию идей и тенденций, политически преодолеваемых лишь доминантой государственной идеологии.

Подобная схема становления национальной идеологии, как можно заметить, открывает принципиальную возможность для разного рода искажений национальной идеи в ее локальных идеологических проекциях, так как конечная сфера формирования идеологии – политика – эмпирически наиболее неустойчивая и противоречивая область национального бытия. Поэтому очень важно отметить, что более адекватной сферой формирования национальной идеологии должна быть признананациональная культура. Только национальная культура способна обеспечить преемственность национальной идеи и национальной идеологии, предоставив последней подлинную национально-историческую легитимность. И наоборот, та идеология, которая формируется вне поля национальной культуры, есть по существу псевдоидеология, разрушительная в меру своей инородной сущности для национального бытия. Таковыми в ярко выраженной форме были: «неметчина» Петра I, «марксизм» начала XX века, «либерализм» века сегодняшнего… Очевидно, что во всех этих случаях методы утверждения в обществе «новой идеологии» были вероломными и силовыми; никакое общество добровольно не примет вненациональную идеологию и будет сопротивляться ее разрушительному влиянию до тех пор, пока не иссякнут силы поколения – субъекта предшествующей идеологии. Таким образом, наличие неустранимой эмпирической дистанции между национальной идеей и национальной идеологией делает принципиально возможным их взаимное отчуждение, что в определенных случаях может привести к очень серьезным и трагическим историческим последствиям.

Если государство есть механизм, обеспечивающий существование нации в ее функционально-исторических потребностях, то идеология – это система принципов, организующих действие этого механизма в его предметных проявлениях: в экономике, социальной сфере, внутренней и внешней политике, культуре. То есть идеология – это фактически образ государства в его данном духовно-материальном качестве, алгоритм его конкретного существования. Поэтому, кто владеет идеологией, тот владеет и государством! Это обстоятельство открывает принципиальную возможность для криминальных макроисторических махинаций. Так как государство в определенном смысле есть материальная структура, обладающая собственной (механической) самодостаточностью, то посредством псевдоидеологии возможно отчуждение государства от духовно-идеальных интересов нации, организующей его как форму своего исторического существования. Это не правило, но исключение в истории, которое, тем не менее, уже дважды наблюдалось в России за последние сто лет ее истории…

Механизм отчуждения государства сам по себе достаточно прост: некая внешняя (инородная) сила, захватив политическую власть, формирует под себя государственную идеологию так, что она начинает служить не интересам нации, а интересам этой силы. Примеров подобного отчуждения государства от нации через подмену идеологии в истории достаточно много: любая форма оккупации (военная, экономическая, информационная) сопровождается вмешательством в идеологию покоренного народа и той или иной степенью ее деформации. Особенно эффективна идеологическая форма оккупации в наше время, в эпоху информационных войн, являющихся обратной стороной глобализационных процессов, когда атаке подвергаются непосредственно основы общественного сознания через подмену традиционных ценностей. Острота этой необъявленной (и невидимой) «третьей мировой войны» определяется тем, что понятия национального, традиционного, суверенного, фундаментального,религиозного, являющиеся естественными идеологическими атрибутами национальных культур, становятся основным препятствием на пути мировых космополитических сил, осуществляющихглобальную оккупацию человечества. В этом отношении Россия далеко не единственная жертва подобных государственно-идеологических (информационных) махинаций; в той или иной мере большинство нынешних государств имеет вненациональное идеологическое смещение, определяемое степенью проникновения в их правительства или информационно-идеологическое поле антинациональных сил – агентов глобализации.

Что это за антинациональные силы? Вопрос в наше время риторический. Мондиализм, глубокая подчиненность мировой политики транснациональной идее «нового мирового порядка» – достаточно очевидный факт для любого вдумчивого наблюдателя. В этих условиях отчуждение национальной идеологии (а по существу – государства) от национальных интересов становится важнейшим методом осуществления глобализационных процессов, становясь своего рода объективной необходимостью унитарной модели цивилизации. «Глобализация, собственно, и означает дистанцирование национальных элит от туземного населения и переориентацию их на вненациональные центры власти и влияния… – замечает А.Панарин. – Понятие политического суверенитета народа уступает место так называемым законам глобализирующегося мира, с которыми современные элиты должны считаться больше, чем с мнением собственного национального большинства. …Дело доходит до того, то само признание местных элит в качестве элит, их международная легитимация напрямую зависит от их решимости порвать с национальными интересами и служить наднациональным центрам власти»[x]. Идея такого структурного переформатирования геополитического пространства состоит в том, что национальные государства призваны нести уже не просто функцию своего сугубо национального самобытия в истории, но служить интересам некой условно невидимой «наднациональной» силы, которая организует процесс своей собственной национальной самоорганизации на глобальном уровне.

Однако подчеркнем еще раз, что отчуждение государства от нации возможно только на идеологическом уровне. Никакая самая «инородная» власть не может проводить антинациональную государственную политику, если прежде не подменена идеология, ибо идеология – это внутренний алгоритм деятельности государства. Поэтому окончательное освобождение от антинациональной власти возможно лишь на пути восстановления аутентичности национально-государственной идеологии, как приведение ее в соответствие с метафизическими основаниями нации – национальным духом и национальной идеей.

Воссоздание независимой национальной государственности, подчинение ее действительным национальным интересам возможно лишь через утверждение фундаментальной национально-консервативной идеологии, так как никакие механистические формальные преобразования (экономические, политические, правовые) не способны сами по себе что-либо изменить в самом «духе» государства, в его «безнациональном» качестве. Только интеграция традиционных национально-исторических смыслов в цельную концепцию национальной идеологии может придать новую монолитность и силу государственному организму. Здесь нельзя уходить от мировоззренческой и политической ответственности, полагая, что все это случится как-то само собой; национальная идеология, национальная власть, национальное государство – за все это надо бороться на всех уровнях национально-общественного бытия. Но в первую очередь в себе, в своем национальном самосознании, прорастая из корней своего национального духа, утверждая свое национальное самобытие, формируя свою национальную гражданскую самоорганизацию – все это единый процесс становления русской нации и возрождения России.