Ровно шестьдесят лет назад, 25 февраля 1956 года, когда основная повестка дня XX съезда КПСС была уже исчерпана, руководитель партии Н.С. Хрущев сделал на закрытом заседании доклад «О культе личности и его последствиях». Тогда, как вспоминают многие, его речь вызвала эффект разорвавшейся бомбы.
Некоторые даже утверждали, что то был своеобразный смелый экспромт Хрущева, благодаря которому он, вплоть до своей отставки, безоговорочно утвердился в качестве лидера партии и государства и навсегда вошел в историю страны.
Внешне все вроде бы так. Однако существуют детали, в них, как известно, все и кроется.
На самом деле к своему знаменитому докладу Никита Сергеевич начал готовиться еще в июне 1953 года, когда был арестован первый заместитель Председателя Совмина СССР, министр внутренних дел СССР Л.П. Берия. К тому времени, когда Сталина уже не стало, предстояло незамедлительно определиться с новым курсом развития. Править без Сталина как при Сталине было невозможно. И первым о реформах поставил вопрос как раз Берия – необходима массовая амнистия, законодательный запрет физического воздействия на подследственных, передача строек основных государственных объектов из ведения МВД в отраслевые министерства и многое другое.
То есть, Берия оказался в управленческом плане на несколько шагов впереди остальных руководителей страны, а учитывая, что в его руках был к тому же репрессивный аппарат, он для них представлял реальную угрозу. И Хрущеву с Маленковым, возглавлявшим тогда Совмин СССР, удалось провести удачную операцию по его аресту, а затем и ликвидации. Но как сообщить об этом народу?
В постановлении пленума ЦК КПСС «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия» говорилось, что тот разоблачен как агент международного империализма.
Оказывается, используя различные карьерные махинации и ловко маскируясь, Берия втерся в доверие к тов. Сталину, исподволь вел свое черное дело. Но когда Сталина не стало:
- Обнаглев и распоясавшись, Берия в последнее время стал раскрывать свое подлинное лицо врага партии и советского народа.
А пытался он, расколов единство ленинско-сталинского Президиума ЦК КПСС, вероломно захватить власть в партии и правительстве. Доказательств при этом никаких. К тому же удивителен стиль документа: какая-то смесь партийно-бюрократической лексики и языка рассказов писателя Зощенко. Но, самое главное, вполне возможно, в подобном постановлении и с таким же обоснованием могли бы упоминаться не Берия, а те же Хрущев с Маленковым.
Вплоть до XX съезда в партии и стране осуществлялся так называемый коллективный принцип руководства. О нем, говорят, в доверительной беседе с маршалом Тимошенко бывший его командарм по Первой конной армии легендарный Буденный сказал:
- Сам принцип одобряю, но каждому из них в отдельности у меня доверия нет.
Оказалось, компетентные органы вели прослушку, после чего лихой рубака и герой Гражданской войны был уволен из действующей армии. А служить Семен Михайлович начал еще во время Русско-японской войны в начале века.
В то же время страна начала учиться жить без Сталина. Проходили реформы в сельской хозяйстве, укреплявшие материально-техническую базу колхозов и отменившие ряд налогов на крестьян. Под постановлением стояла подпись Маленкова, и в деревнях после этого 250-граммовые стаканы стали называть маленковскими. То есть, наливали теперь горькую по полной, отмечая некоторое улучшение жизни, а, главное, надежды на будущее. Из лагерей и ссылок в 1954-1955 годах вернулись сотни тысяч осужденных. Вышел на экраны фильм «Дело Румянцева», где разоблачались грубые, репрессивные методы следствия, а также корыстные, даже преступные деятели, строчащие анонимные доносы на честных людей. Отрицательный герой фильма – расхититель, роль которого блестяще играл любимец публики актер Крючков, подняв палец, с пафосом изрекал:
- Наши органы во всем разберутся. От них не скроисси!
В нашей стране власть всегда персонифицирована. Мы не Америка, где при любом президенте все равно правит доллар, и это главное. У нас о времени Хрущева принято говорить «оттепель» и даже «хрущевская оттепель». Имеется в виду отказ от сталинских жестких методов управления страной и начало либерализации, прежде всего, в общественной жизни. Но сегодня далеко не все уже помнят и знают, что«Оттепель» - это название повести писателя Эренбурга, вышедшей в 1954 году.Повествование в ней ведется о жизни провинциальной интеллигенции, описывается все в спокойных, пастельных тонах. И не столько само произведение, сколько его название так понравилось представителям зарождавшегося тогда еще робкого либерального движения, что его выбрали в качестве символа всей эпохи. Интересно, что тогда же писатель Шолохов провидчески сказал, что на самом деле в народе оттепелью принято называть обычную слякоть. Он же позже произнес известные слова:
- Да, был культ, но была и личность.
Между тем куда острее и принципиальнее прозвучало иное произведение – публицистическая статья Владимира Померанцева «Об искренности в литературе», опубликованная в декабре еще 1953 года в журнале «Новый мир». Формально в ней действительно говорилось о художественных произведениях, но литература стала лишь фоном освещения накопившихся общественных проблем. Автор резко выступил против приукрашивания действительности, привычки прятаться за расхожие штампы, нежелания, а то и боязни смотреть в корень явлений. Автор, надо сказать, вовсе не профессиональный литературный критик, а юрист по образованию и практике работы, фронтовик, впоследствии журналист на фоне серой и даже откровенно халтурной литературной массы выделил только что вышедшею в печать книгу очерков и рассказов писателя Валентина Овечкина «Районные будни», где впервые без прикрас показана трудная жизнь послевоенного села. Померанцев писал, что, возможно, сам автор даже не осознает, какие глубокие пласты он поднял в своей книге и как действительно велико ее значение.
В работе Померанцева приводится пример, характеризующий жизнь села того времени – на приусадебном участке у колхозницы (муж погиб на войне) одна картошка и огурцы. Вишни и яблони срубила: когда урожай, мало за них выручишь, а без урожая – все равно платить налоги. И так поступили практически все односельчане. Стопроцентная правда. У меня мама в те годы преподавала в школе на окраине Курска, куда за несколько километров приходили и дети из соседней деревни. И вот на вопрос, каковы основные элементы питания человека (это, как известно, жиры, белки и углеводы) пятиклассник без запинки отвечал:
- Картошка и огурец.
Казалось бы, зачем сегодня вспоминать о деталях того, давно ушедшего времени. Но ведь именно тогда стали возникать два ведущих течения не только в литературе и публицистике, но всей общественной жизни – оторванный от земли, реальных проблем и забот народа либерализм и почвенничество, деревенская проза, открыто заявившая о себе к середине 70-х годов. А сегодня этот спор перерос уже в реальное столкновение жизненных интересов, которые отстаивают либералы-западники и патриоты.
В статье Померанцева звучит еще одна мысль – наши люди десятилетиями жили вне дома, в командировках, на войне, на далеких стройках. Эпоха меняется, надо возвращаться к быту, но нельзя, чтобы он заслонил собой смысл и цель жизни человека и всего общества: социальную справедливость, свободное развитие и отказ от эксплуатации. Мысль оказалась пророческой. В конце концов на рубеже 80-90-х годов ХХ века удалось убедить народ, что великие цели – ничто. Важнее сегодняшнее, сиюминутное – джинсы, колбаса, бытовая электроника. Исчезла цель, и рухнула страна. В этом главная причина, а не в ценах на нефть, разрушения государства.
Возвращаясь к докладу на ХХ съезде, надо сказать, что, делая его, Хрущев, прежде всего, стремился не только, и не столько к реабилитации невинно осужденных. Он давал ясный сигнал аппарату, прежде всего, партийному: основной виновник репрессий назван, их больше не будет. Благодаря этому, в основе своей примитивному действию, он на шесть лет обеспечил себе уверенное и практически безграничное правление, создав собственный культ, но уже при отсутствии личности большого масштаба. Правда, уже в следующем 1957 году ему пришлось отстранить от всех постов и отправить в отставку почти всех бывших соратников по сталинскому Политбюро, и, кстати, и соучастников в массовых репрессиях, где сам Хрущев выступал в первых рядах.
Сегодня видно, как он отталкивался от Сталина и его авторитета словно ракета от стартового стола. Однако у Хрущева и в помине не было того, чем при всех сложностях и явной жестокости, нередко кровавой, обладал Сталин – его стратегичности. Хрущеву, мастеру кадровых ходов, можно сказать, везло до 1962 года. Страна вырвалась вперед в освоении космоса, началось массовое строительство, хотя и очень примитивных, но отдельных квартир. Исчезли бараки, ужасные для проживания и рассадники преступности. Вышел на мировую арену советский кинематограф, появилась вполне читаемая, хотя и без классических вершин, литература.
Но хрущевский волюнтаризм, а в простонародье самодурство, стал работать против него самого. На рубеже 60-х годов из армии было уволено 1 200 000 военнослужащих. В основном кадровых офицеров и сверхсрочников-фронтовиков. Многие их этих сорокалетних мужчин оказались в одночасье на обочине жизни. И агитировали против «Хруща» лучше любой газеты и телевизора. В ноябре 1961 года была принята программа построения коммунизма к 1980 году и объявлено о предстоящем изобилии и сытой жизни. А ровно через полгода вышло постановление о повышении розничных цен на продукты питания, и без того находившихся в большом дефиците. В результате по стране прокатилась волна беспорядков и даже бунтов. В Новочеркасске войска стреляли в людей.
Хрущев требовал срочных результатов реформирования сельского хозяйства. А их не было, несмотря на то, что по его прямому указанию повсеместно насаждали кукурузу, а на местах вынуждены были резать скот, чтобы выполнить план по мясу. Одновременно в пропаганде стал возникать уже культ самого Хрущева, миф о его удивительной прозорливости и огромных организаторских способностях. Ему нужны были срочные результаты. И поэтому он давил на партийные и хозяйственные органы на местах, а те на людей. И в результате писатель Валентин Овечкин, о котором шла речь выше, после «проработки» на пленуме курского обкома в конце 1961 года пытался покончить жизнь самоубийством, после чего уже до конца жизни не сумел уже вернуться в литературу.
Писатели, деятели искусств, горячо поддержавшие Хрущева после ХХ съезда, стали вызывать у него недоверие и гнев. Они писали, рисовали и снимали что-то не то. Упорно не хотели воспевать послесталинские положительные перемены, им хотелось еще больше свободы, и они заглядывались на Запад. Обрушился он не только на них, но и на православную церковь, антизападную по своей сути, уверенно заявляя, что:
- Скоро последнего попа мы покажем по телевизору.
В нем уживалась причудливая смесь левого радикала троцкистского характера с полуграмотным куркулем. Народ это чувствовал, сочиняя бесчисленные анекдоты о «кукурузнике». В газету, говорилось в одном из них, с речью Хрущева можно завернуть слона, а для отоваривания талона на крупу хватит и трамвайного билета.
Наконец, он нанес удар и по партаппарату, благодаря которому к власти и пришел: разделил обкомы и райкомы на промышленные и сельские. Апофеозом всего стал неурожай 1963 года, очереди и даже карточки на хлеб, муку и крупы. А мяса в магазинах и без того не было. Тогда приняли решение о закупке зерна за рубежом. И тот самый партаппарат, что привел его к власти, Хрущева же и снял со всех постов в октябре 1964 года, отправив на пенсию. А в газете «Правда» появилась передовая статья о преодолении волюнтаризма и его последствий. Автором ее, как выяснилось потом, был один из «детей», как он сам себя называл, ХХ съезда, впоследствии соратник и правая рука Горбачева, один из ярых сторонников крушения СССР А.Н. Яковлев. Так закольцовывается история.
На днях на одном из телеканалов прошла дискуссия о смысле и значении ХХ съезда и всего хрущевского времени. Одна из сторонниц либерального сектора в студии запальчиво выкрикнула:
- Вовсе неважно, что Хрущев был участником репрессий. Он их прекратил, открыл шлюзы свободы.
Это до сих пор расхожее мнение. А я вот вспоминаю другое. В своих мемуарах, которые Никита Сергеевич надиктовывал на магнитофон, а некоторые фрагменты даже были сняты на кинокамеру, он с каким-то особым возбуждением говорил об энтузиазме, охватившем страну в середине 30-х годов. Был горд, что лично причастен к делам в Москве – строительству метро и канала Москва-Волга. Что касается метро, спору нет. А вот канал…
Одним из «энтузиастов», получивших путевку на эту стройку в 1932 году решением тройки ОГПУ в городе Шахты, был мой дед Яков Андреевич. Он просто расписался тогда на листке бумаги, и ему сказали, что дают по самому минимуму статьи 58.II об участии в массовых контрреволюционных организациях, о которых он и понятия не имел – всего 8 лет. В августе 1964 года я на каникулах гостил у него, когда он собирал справки о трудовом стаже к пенсии. Без лет заключения стажа не хватало. Мы с ним пошли в областной суд в Ростове. Дед очень волновался – такая серьезная статья, и как ее отменить? Однако в справочной архива пробыл всего минут десять. Вышел в коридор и чуть не пляшет. Оказывается, реабилитировали еще в 1957 году, тогда отменяли бессудные приговоры. Когда ехали домой, чуть успокоившись, сказал:
- Значит, как брали скопом, так и судимости снимали. Забыли только сообщить.
Мне кажется, это характерный пример для времени Хрущева и его «оттепели».
Александр Горбатов, шеф-редактор информбюро «Восток-центр»
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
…Если бы кто-нибудь сказал мне лет 15 или даже 10 назад, что на стене в моей комнате будет висеть портрет Иосифа Виссарионовича Сталина, я бы, пожалуй, если бы и не высмеяла этого человека вслух, то во всяком случае, вряд ли бы ему поверила. Но сегодня этот портрет в моей комнате действительно висит.
Этот небольшой пример хорошо иллюстрирует глубокую трансформацию, которая произошла за такое короткое время в сознании людей моего поколения и даже более молодых – в отношении роли и места Сталина в истории нашей страны, в истории мирового революционного движения. Могу сказать, что пройденный мною лично путь к Сталину – не исключение. «Граждане России все более положительно оценивают роль Сталина», - паникуют сегодня российские буржуазные газеты. Даже по официальным, пробуржуазным опросам 45% населения оценивает роль Сталина в нашей истории положительно. Это число сразу увеличилось на 6 пунктов, как только президент Медведев объявил о необходимости кампании «десталинизации». «Имя России» - проект телеканала «Россия», осуществленный в 2008 году, поставил своей целью выбор значимых персоналий, связанных с Россией, путём голосования интернет-пользователей, телезрителей и радиослушателей. Это был аналог английского «100 величайших британцев» и украинского «Великие украинцы». Несмотря на отчаянные усилия властей и авторов проекта, Сталин вошел в ведущую тройку имен. Долгое время Сталин вообще лидировал, причем с большим отрывом, и организаторам проекта лишь с трудом удалось оттеснить его с первого места при помощи «административного ресурса», выведя в лидеры более безопасного для буржуазного режима России князя Александра Невского. «Разумеется, не старики-пенсионеры задавили интернет своими симпатиями к тоталитарному режиму или просто к тому времени, когда были молоды. Не могу представить ветеранов, массово владеющих компьютером и не вылезающих из Сети. Значит, мы видим выбор среднего поколения и племени младого».
Весьма показательно, насколько панически нынешние российские власти боятся Сталина – и это спустя после почти 60 лет после его смерти! Начинаемая ими сегодня «десталинизация» - важнейшее условие дискредитации социализма, отчаянная попытка оттолкнуть людей от становящихся все более и более популярными социалистических идей. Но то, что так успешно – для капиталистов и оппортунистов - сработало в конце 80-х, сегодня уже больше не срабатывает.
Переоценить значение и роль Сталина нас заставила сама окружающая нас реальность – лучше всяких книг, фильмов и прочих средств пропаганды. Сравнивая результаты его деятельности на посту руководителя нашей страны с катастрофическими результатами «деятельности» всей правящей Россией за последние 20 лет «камарильи», просто невозможно было не прийти к положительному к нему отношению.
В детстве и ранней юности подавляющее большинство людей моего поколения о Сталине просто не задумывались. Для нас он был всего лишь исторической фигурой, неотъемлемой частью истории нашей страны, как, например, и Петр Первый, но мы не особенно задумывались над тем, какую роль сыграл Сталин в построении социализма в нашей стране, в создании нашего общества таким, каким оно было на момент нашего детства. Исподволь уже тогда, в брежневские годы, нам внушалась та же мысль, которую пытаются внушать сейчас – что народ «сам по себе» построил социализм или победил в Великой Отечественной войне. Конечно, победы и свершения эти были осуществлены народом, но, тем не менее, у народа этого были вполне конкретные руководители. И преуменьшать их роль не стоит.
На экране телевизоров в брежневское время Сталин появлялся исключительно в контексте Великой Отечественной войны – в фильмах, как документальных, так и художественных. Показан он там был с достаточным уважением к его исторической роли в тот период нашей истории, но вот о довоенном и послевоенном периодах его деятельности не говорилось почти ничего, как будто в те периоды, в отличие от войны, наш народ не имел конкретных руководителей, не обобщенных словом «партия и правительство». Такому половинчатому восприятию Сталина способствовали и наши школьные учебники истории того периода- с одной стороны, в них отошли от крайностей хрущевского времени, с другой – осталось положение о «культе личности» и «репрессиях», но лишь в одном абзаце, притом посвященном смерти Сталина. В целом роль Сталина в построении социализма в СССР оценивалась в брежневское время положительно, но о ней предпочитали говорить как можно меньше. «Культ личности» и «репрессии» объявлялись же, как и в хрущевское время, «издержками периода», особенностями личного характера Сталина – без каких бы то ни было попыток классового анализа событий тех лет. И нам, жившим в брежневское время, верилось в это, потому что нам уже было трудно представить себе, что народ может по-настоящему, искренне любить и уважать своего Вождя. Лидеры, подобные нашему тогдашнему Политбюро, уже не вызывали никаких чувств, кроме усмешек, особенно когда нас стремились «заставить» их «полюбить», как самого Леонида Ильича (к которому я сегодня отношусь хоть и без любви, но с достаточным уважением). И это сказалось и на нашем отношении к Сталину, и на нашей реакции, например, на поступавшие к нам из КНДР журналы с рассказами о Ким Ир Сене. «Культ личности» казался нам чем-то глубоко унизительным для современного, думающего человека, потому что, основываясь на собственном опыте брежневского периода, мы считали, что он был чем-то «из-под палки», а не действительной всенародной любовью. Но старшее поколение знало, о чем оно говорило. Оно вовсе не было «с промытыми мозгами» - оно просто застало руководителей иного типа и масштаба, чем брежневцы и хрущевцы. Понимать это я начала по-настоящему только после моих поездок в КНДР, где мне посчастливилось увидеть и почувствовать такую неподдельную народную любовь к Вождю на практике.
В описании событий строительства социализма в 20-е-30-е годы в школьных учебниках брежневского времени имя Сталина почти не упоминалось, и это создавало у нас, подрастающего поколения, подспудное ощущение того, что социализм этот строился как бы «сам собой». Как бы со смущением упоминались в учебниках истории брежневского времени «вредители народного хозяйства», осуществлявшие-таки на самом деле диверсии на предприятиях и в создававшихся еще только колхозах, но в тоне «кто-то кое-где у нас порой», как пелось в замечательном сериале 60-х-70-х годов о советской милиции «Следствие ведут знатоки». Мы почти не видели вокруг себя портретов Сталина (в учебнике была одна его фотография вместе с В.И. Лениным, если я верно помню). Теоретическое наследие Сталина же практически совершенно не изучалось, даже не рассматривалось. Книг с его произведениями было невозможно найти в магазинах, да и в библиотеках выдавались только по специальному разрешению, насколько я помню. На его работы не полагалось ссылаться в качестве методологической основы в дипломах и диссертациях, его имя было вычеркнуто из рядов классиков марксизма, а его роль в истории была сведена к чисто организаторской и административной.
Я думаю, что вина в том, что «перестройка» на антисталинистской почве сработала в конце 80-х, во многом лежит на советских руководителях 70-х годов, которые недосказанностью, половинчатостью и аморфностью своей позиции в отношении Сталина способствовали тому, что у людей сложилось впечатление, что нам что-то о сталинских временах «недоговаривают».
Такое двусмысленно-стыдливое отношение властей к Сталину в брежневское время породило не только ощущение, что нам чего-то «не досказывали», но и своеобразную форму протеста в народе. Среди шоферов-дальнобойщиков было очень распространено иметь в кабине своего грузовика портрет Сталина, причем выставлять его у лобового стекла, лицом наружу – то есть, для показа окружающим.
Началось это, кажется, с грузинских шоферов, но довольно быстро распространилось на всю страну. Запретить им выставлять в кабине портрет руководителя первого в мире социалистического государства, конечно же, было невозможно, но в то же время это ощущалось, как что-то полулегальное (портреты эти они покупали на черном рынке, у кустарно производящих их фотографов, так как в магазине такие портреты не продавались), как своего рода вызов властям. Это был протест против нарастающей в те годы коррупции, отступлений от социалистических норм, против отрыва партийной верхушки от народа.
«В сущности, это была форма протеста, часто не сознаваемая, против морального разложения и буржуазного перерождения партийного, советского и хозяйственного аппарата в СССР. Такое разложение с перерождением шло полным ходом, предвещая "перестройку", переходящую в контрреволюцию и "ренессанс" капитализма.»
Образ Сталина и отношение к нему передавался нам и по другому каналу – через воспоминания о его времени наших родных и близких.
Сразу скажу, что в моей семье были те, кто сегодня именуются «репрессированными» - 2 брата моей бабушки, оба они были партийными работниками, один из них был членом партии с 1917 года (ему тогда было 17 лет) и даже работал вместе с С.М. Кировым в Ленинграде. Они были арестованы в 1937 году и были сосланы на поселение на Урале, но реабилитированы еще при жизни Сталина и остались жить там. Но негативного отношения к Сталину в нашей семье не было, хотя время ареста братьев бабушка и ее родные вспоминали как очень тяжелый и неприятный в их жизни период. От него ими унаследовалась боязнь участия в политике, но не более того.
Не было негативного отношения к советской власти и к Сталину лично и у самих «репрессированных». Василий Васильевич Никифоров с юмором вспоминал позднее о своем аресте: «За что боролись, на то и напоролись!» Он прекрасно понимал, что в политике, в борьбе различных политических линий, особенно в период, когда страна находится в опасности, бывает всякое. Он навсегда остался коммунистом, потому что главными для него в жизни были не какие-то мелкие личные обиды, как, например, у представителей творческой интеллигенции, за деревьями не видящей леса, а страна и народ, дело построения социализма.
Сестра моей бабушки, Тамара Васильевна Никифорова, была уволена с работы из-за того, что была «членом семьи врага народа», но написала письмо Сталину, жалуясь на несправедливость, и после этого была восстановлена в должности и получила в качестве «компансации», как сказали бы сейчас, путевку на черноморский курорт. Она очень любила вспоминать об этом, и была уверена, что Сталин лично посодействовал ей и во всем разобрался.
Соответственно, у меня тоже не воспитали враждебных к Сталину чувств.30-е-50-е годы воспринимались мной – как по книгам, так и по рассказам родных – как время духовного полета, время осуществления невозможного, как прекрасное время.
Негативное отношение к Сталину было, прежде всего, в кругах сохранивших мелкобуржуазное сознание. Свое гипертрофированное, полное личных обид видение «репрессий» они передали своим детям и внукам, хотя большая их часть получила от социализма в конечном итоге несравненно больше, чем от него пострадала. Дети и внуки же не собирались даже разбираться, были действительно виновны их родственники или нет - они просто даже не хотели допускать такой мысли. Для них главным было то, что речь идет об их родителях, об их дедах и бабушках, а не то, нанесли ли те действительно вред строительству социализма своими действиями. Приведу один небольшой пример – женщины, которая сегодня повсюду кричит о том, как нехорошие коммунисты уничтожили ее дедушку - участника партизанской борьбы в годы войны, «сгноив» его в лагере. И только когда начинаешь разбираться в этом деле, то оказывается, что дедушка этот, хоть и был арестован, но умер своей смертью, а арестован он был за участие в «партизанском» отряде, созданном фашистами из наших граждан! И что же, надо было его по головке за это погладить? Когда указываешь на данные факты его внучке, она начинает кричать, что дедушка «не знал, на чьей стороне он сражается». Оставим в стороне даже вполне резонное замечание, что «незнание закона не освобождает от ответственности». Как, интересно, можно «не знать», на чьей стороне ты воюешь в ходе боевых действий? А сегодня этот ее дедушка, фашистский прихвостень, реабилитирован новыми российскими властями - наследниками власовцев, а его наследники получают компенсации как «потомки жертв политических репрессий».
Но в брежневские годы такое отношение к Сталину – как к «тирану» - не выходило за пределы интеллигентских (преимущественно столичных) кухонь. Вслух подобные мысли если и выражались, то только «эзоповым языком» в художественных произведениях. И дело не столько было в цензуре, сколько в том, что народ сам бы не принял произведения, в которых такие вещи говорились бы открытым текстом.
Впервые после хрущевских времен, которые мое поколение не застало, широкий общественный интерес к личности Сталина разгорелся (а точнее, был разожжен) во второй половине 80-х, когда нам было лет 20 с хвостиком. В годы так называемой перестройки. Хорошо помню, как в стенах нашего института (я училась в Москве в историко-архивном) была объявлена одна такая лекция. Нам обещали «новое слово в исторической науке», основанное на «закрытых прежде для публикации источниках». По институту слонялись какие-то типы, которые нашептывали о том, что лекция эта будет «воистину исторической». Сейчас я уже даже не помню, кто ее читал. Но шептуны добились своего – разогрели интерес к ней до такой степени, что попасть на эту лекцию было практически невозможно. Народ свисал с перил лестниц, толпился в дверях, висел на окнах… В чем же заключалась лекция? В истеричном и голословном обвинении Сталина во всех грехах и во всех наших бедах, как в прошлом, так и в настоящем. И мы поначалу действительно подумали, что в этом может быть какое-то рациональное зерно – больше всего на основании того чувства, что «от нас что-то умалчивали», о котором я уже упомянула. Некоторое время мы действительно полагали, что перед нами «новое слово в исторической науке».
Восстановление капитализма в нашей стране шло долгое время под лозунгами «возвращения к ленинским истокам», восстановления какого-то мифического «правильного социализма», который на самом деле никогда не существовал. Целью этого было внушить людям, что социализм у нас – «не такой, как надо», и что виноват в этом лично товарищ Сталин, и никто другой. Для этой цели важно было оторвать Сталина от Ленина, противопоставить его Ленину (ведь авторитет Ленина в народе был по-прежнему непререкаемо высок). Осуществлению этого замысла способствовало то, что практически никто из нас не был знаком с теоретическими работами самого Сталина, и наши познания о нем были очень неглубоки. Но через уничтожение авторитета Сталина, как мы поняли позднее, в конечном итоге непременно должен был произойти и подрыв авторитета самого вождя мирового пролетариата.
Народ подвергся мощной бомбардировке антисталинскими публикациями в прессе, наскоро наштампованными политическими пьесками лично обиженных на Сталина, вроде модного в те годы пасквиля «Дальше! Дальше! Дальше!» Михаила Шатрова. Многие из таких авторов всю жизнь кормились за счет ленинианы, и потому у людей не сразу возникли мысли о том, что на самом-то деле мы имеем дело не с идейными писателями-коммунистами, а с обыкновенными прихлебателями «у кормушки», которые наконец-то получили, благодаря Горбачеву, возможность показать свое подлинное лицо. У меня есть такой знакомый (кстати, ученик и друг Шатрова), который в советское время кормился исключительно за счет своих опусов о Ленине, а после завершения контрреволюции в нашей стране неожиданно оказался «магом и волшебником», «магистром», гадателем на картах и сторонником Союза Правых Сил. Так вот, этот «пламенный ленинец» тоже оказался из «лично обиженных Сталиным». Когда видишь деятельность этих людей сегодня, очень трудно отделаться от мысли, что их предки пострадали в 30-е годы вполне заслуженно. Если они хоть чуть были похожи на своих потомков.
Рассказы о шпионах и вредителях 30-х высмеивались вредителями и шпионами 80-х как «фантазии» и «средство для расправы с политическими противниками», как корыстное средство установления личной власти. Точно так же нам внушалось то, что страны НАТО – вовсе не никакие враги нашей страны, а самые что ни на есть наши друзья и «партнеры», все дело было только в «плохих коммунистах», которые не хотели с ними дружиться. О цене такой «дружбы» перестройщики предусмотрительно молчали. Но сегодня мы ее платим, эту цену. Сегодня сама действительность убеждает нас, что бдительность наших дедов, увы, была основана не на фантазии…
Пытаясь внушить нам, что у нас «неправильный социализм» (подобно тому, как у Вини-Пуха были «неправильные пчелы!»), эти «прорабы перестройки» намеренно рассматривали историю нашей страны в отрыве от конкретной исторической обстановки того периода, через призму так называемых «общечеловеческих ценностей», которые всегда на практике ведут к прощению «жуликов и воров» всех мастей, к тому, что у жертв оказывается меньше прав, чем у преступников, которые в действительности являются не «общечеловеческими», а классовыми, буржуазными ценностями.
Истерия вокруг имени Сталина достигла тогда такой степени, что за одно только упоминание Сталина в положительном контексте (даже в связи с войной) человек моментально высмеивался как «ретроград», «сталинист», и его просто переставали слушать и воспринимать всерьез.
Я начала чувствовать, что что-то здесь не так, когда начала читать списки реабилитированных «скопом» своих земляков, публиковавшиеся тогда еженедельно в нашей областной газете. Мне бросилось в глаза, что среди «репрессированных» практически не было рабочих, очень мало было крестьян, а подавляющее большинство составляли представители тех же групп, из которых состояли ряды «прорабов и флагманов перестройки» - профессиональные партийные работники и работники торговли. Но никто и не разбирался больше, заслуженно или незаслуженно они понесли наказание – их всех, именно скопом, оправдывали и оплакивали. Тех, кто задавал вопросы, тут же истерично обвиняли в «поддержке авторитаризма».
Моя мама по работе знала очень большое число людей в городе (в общей сложности не меньше 2000), и из этих 2000 репрессированные родственники имелись только у 3 семей (одна из них – наша собственная). Поверить в масштабы «репрессий», в которых нас яростно заверяли перестройщики, после всего этого было тяжело.
Тем не менее, перестроечный антисталинизм отравил на некоторое время в определенной степени и мое сознание. Еще долгое время я, несмотря на мое всегдашнее положительное отношение к социализму, к революции, к СССР, тем не менее испытывала какую-то неловкость в общении с теми, кто однозначно положительно относился к товарищу Сталину. Неловкость эта выражалась в моих мыслях типа «хороший человек, хотя и сталинист». Это вдолбленное перестройкой на уровне подсознания недоверие к «оболваненным сталинской пропагандой» мешало мне и обратиться к работам самого Сталина, прочитать их для того, чтобы судить о них по ним самим, а не по тому, что «бабушка (причем не моя!) надвое сказала». Исправить такое положение вещей мне помогли личные контакты с Партией Труда Бельгии и, как я уже упоминала, поездки в КНДР.
Сегодня, глядя вокруг себя, глядя как на российскую действительность, так и на то, как яростно, всеми средствами цепляются за награбленное у народа капиталисты, я как никогда ясно понимаю, что при построении социализма без «репрессий» обойтись будет нельзя, нравится нам это или нет. И интеллигенции пора прекращать бояться за свою шкуру. Если она действительно народная интеллигенция, то и думать надо не только о себе, любимых. Посмотрите, какие у нас враги – сильные, наглые, коварные, готовые прибегнуть к любому кровопролитию ради сохранения капиталистического «статус-кво». Неужели вы действительно верите, что они сдадутся без боя, отдадут награбленное и станут пай-мальчиками и девочками? И в будущих революциях без репрессивных мер наверняка не обойдется. Если враг не сдается, его уничтожают. Золотые слова!
Если его не уничтожить, он уничтожит революцию. Как и произошло в нашей стране в конце 80-х, когда на слишком многие вещи стали «гуманно» закрывать глаза, чаще всего - потому что рыльце было в пушку у самих уже фактически бесконтрольных партийных боссов. Вот о чем надо думать - как обеспечить непрерывную и эффективную работу механизма народного контроля в будущей революции, а не упражняться до бесконечности в пинании не могущих ответить Сталина и «несоветского» СССР.
Всего лишь только пару лет назад я перестала стесняться слова «сталинист». Осознав, что сталинизм – это и есть наш, советский социализм, в наших конкретных условиях того времени. Возрождения «сталинизма» нет оснований опасаться – в новых условиях социализм в любом случае будет уже другим. Но отрицание Сталина приводит логически к отрицанию и Ленина, и всего советского наследия. Сталинизм – это не только «культ» и «репрессии», но и все, что в СССР было хорошего, доброго и замечательного вряд ли стало бы таким, каким оно было, без неустанного труда товарища Сталина и его соратников. И именно поэтому, а вовсе не в силу каких-то «гуманитарных» соображений именно Сталин и является сегодня предметом таких яростных нападок капиталистов всех мастей, стран и народов.
Почему люди приходят к Сталину так же, как я – только сегодня? Потому что они смотрят на нынешнее вопиющее неравенство, на страдания миллионов и безнаказанность грабящих их единиц и задаются вопросом: “А было бы такое возможно при Сталине?”
Именно с этой мысли начала я свое знакомство со сталинскими работами и чтение книг о нем. И для меня открылось то, что было недоступно для моего знания по брежневским школьным учебникам истории, подспудно внушавших подраставшему поколению пренебрежение к Сталину. Я далеко не одинока в этом процессе. Популярность Сталина в народе сегодня растет как снежный ком. Его портреты появляются в общественном транспорте, на граффити, авторами которого является молодежь, ему ставят новые памятники – на совершенно добровольно собранные людьми средства (попробуйте-ка заставить собирать на такое дело сегодня!). Ему посвящают новые стихотворения и даже фантастические рассказы.
Сегодня высмеянными уже оказываются авторы антисталинских страшилок а ля 80-е. Как только они раскрывают рты, в ответ раздается оглушительный свист. Их перестают слушать автоматически – «а, еще один либеральный болтун!» Что же, за что боролись, на то и напоролись, как говорил мой предок-коммунист.
Сталину вовсе нет нужды быть идеальным деятелем, ему не нужны памятники и оды, а нам нет нужды его оправдывать. Сегодня его оправдывает сама реальность.
Либеральствующим придуркам вместе с полностью солидарной с ними в данном вопросе властью отвечаю: "Потому и приходят к Сталину, что находятся в здравом уме". Потому что стали различать, где было социалистическое движение и созидание, а где наступило капиталистическое гниение заживо»
Мы открываем для себя Сталина, потому что, видя насколько панически его боятся власть предержащие (как глисты боятся вормила!), понимаем – раз они его так боятся, значит, это именно то, что нам нужно!
Послевоенный плакат.
Ирина Маленко
Свежие комментарии